Очень часто на летние каникулы задают прочитать необходимые произведения и список прочитанного иногда достигает небывалых размеров. Многие, да и в принципе все учащиеся не охотно хотят тратить свое летнее время на прочтение книг. Именно для вас мы добавили краткое содержание произведения Абрамов - О чём плачут лошади . Прочитав данный материал вы с легкостью сможете понять суть и смысл книги и вам даже не придется читать полный формат книги. На данной странице вы можете прочитать краткое содержание по произведению

Абрамов - О чём плачут лошади

Ф.А. Абрамов — рассказ «О чем плачут лошади». Сюжет рассказа несложен: пришел однажды рассказчик к лошадке Рыжухе, своей любимице, а она с грустью поведала ему та-кую историю. На летнем сенокосе услышала она от старой кобылы, что раньше было такое время, когда люди заботи-лись о лошадях и ценили их. Но когда Рыжуха стала петь эту песню на своем поле, остальные лошади не поверили ей и по-просили ее замолчать. И тогда она обратилась к рассказчику с вопросом, правда ли, что были на свете такие времена. И он не знал, что ей ответить. Ведь лошадь всегда была в крестьян-ской семье надеждой и опорой, кормилицей. Она была вместе с хозяином не только на работе, но в праздник, в масленичные гулянья, когда «радугами плясали в зимнем воздухе цветас-тые, узорчатые дуги, июльский жар несло от медных начи-щенных сбруй, и колокольцы, колокольцы — услада русской души…». Первой игрушкой крестьянского сына всегда был деревянный конь. Смелый, отважный конь был неизменным спутником богатыря в русских былинах и сказках. И на фрон-тах всех войн лошади воевали, многие погибли. Наконец, в русской литературе образ «розового коня» ассоциируется у нас с первыми мечтами лучшей поры нашей жизни — юнос-ти. А как же сейчас к ним относятся люди? Пьяный конюх зачастую забывает о них, почти все животные сгорблены от ра-боты, висит клочьями шкура, гноятся глаза. Что получили они в благодарность за свой труд? Лишь равнодушие. Несправедливо отнесся к ним человек. Вот и плачут лошади от обиды. Писатель в этом рассказе осуждает черствость, безразличие и эгоистичность людей по отношению к нашим верным друзь-ям и помощникам — лошадям.

Всякий раз, когда рассказчик спускался с деревенского угора на луг, он словно попадал в мир своего далекого детства — в мир трав, стрекоз, бабочек и, конечно же, лошадей. Он час-тенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадок, а если не было с собой хлеба, то все равно останавливался около них, по-хлопывал по спине, гладил, а то и просто разговаривал с ними.

Лошади вызывали у него, деревенского жителя, самые про-тиворечивые чувства — от волнения и радости до жалости и даже вины перед ними. Конюх Миколка иногда не заявлялся к ним день и ночь, и вокруг кола, к которому была привязана каждая ло-шадь, не только трава — дернина была изгрызена. Бедные жи-вотные постоянно томились, их донимала мошкара.

Беднягам жилось нелегко, поэтому никто не мог равнодушно пройти мимо них.

И на этот раз человек бежал к лошадям. Увидел свою любими-цу Клару, или Рыжуху, как ой называл ее запросто.

Эта лошадка была из породы мезенок, животных некрупных, выносливых и очень неприхотливых. В четыре-пять лет у нее уже была сбита спина, заметно отвисло брюхо и начали пухнуть вены. И все-таки она выгодно выделялась среди своих сородичей тем, что сохранила стать и веселый характер. Обычно, увидев своего знакомого, она совершала приветственный круг радости вокруг колышка, к которому была привязана.

Но сегодня с ней что-то произошло. При появлении человека она стояла неподвижно, как окаменевшая. Он подумал, что ко-былка или заболела, или забыла его за время работы на дальнем сенокосе. Стал отламывать для нее хлеб от большой буханки, а она голову отвернула.

Человек притянул лошадку к себе за густую челку и увидел в глазах животного крупные слезы. Человек насилу успокоил ее. Стал спрашивать, что случилось. Рыжуха сказала, что у них, лошадей, тут вышел спор о лошадиной жизни. Вот что она рас-сказала.

На дальнем сенокосе она познакомилась с одной старой кобыл-кой, с которой ходила в одной косилке. Когда им совсем было невмоготу, Забава подбадривала ее своими песнями. Рыжуха говорила, что ничего подобного раньше не слышала. В этих пес-нях говорилось, что в прежние времена лошадей называли кор-мильцами, холили и ласкали, украшали лентами. Рыжуха спра-шивала Забаву, а не утешает ли та ее. Соседка отвечала, что эти песни она слышала от своей матери, а та — от своей.

Когда Рыжуха попыталась рассказать об этом остальным ло-шадям, ее подняли на смех. Она с надеждой посмотрела на чело-века и спросила, не обманула ли ее старая кобыла.

Собеседник не выдержал прямого взгляда лошади и отвел гла-за в сторону. Ему показалось, что на него со всех сторон смотрят пытливые лошадиные глаза.

Неизвестно, сколько продолжалась эта молчаливая пытка. Но человек взмок с головы до ног.

Нет, не обманула старая кобыла. Были такие времена, когда лошадью дышали и жили, ей скармливали последний кусок, а то и последнюю краюху хлеба. Мы-то, мол, как-нибудь. А что дела-лось по вечерам, когда наработавшаяся лошадка возвращалась домой! Вся семья с любовью встречала ее и ухаживала за корми-лицей. А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы прове-дать свое сокровище!

Ведь без лошади никуда — ни в поле, ни в лес. Да и не погу-лять без нее как следует. Ведь русские гуляния на лошадях на Масленицу и сравнить не с чем.

Первая игрушка крестьянского сына — деревянный конь. Конь смотрел на ребенка и с крыши родного дома, про него рассказы-вала и пела мать, конем он украшал прялку своей суженой, ему молился. И конской подковой — знаком счастья — встречало каж-дое крыльцо. А какие страсти кипели вокруг коня в первые кол-хозные годы!

Да что говорить о мужиках, если рассказчик, даже будучи студентом университета, не мог равнодушно пройти мимо Карь-ка, кормильца своей семьи. В сорок седьмом году вернулся сту-дент в деревню. Везде был голод, запустение, в домах рыдали по тем, кто не вернулся с войны, а он, стоило ему увидеть первую лошадь, сразу вспомнил своего Карька.

Конюх-старик ответил, что Карька больше нет, отдал богу душу на лесном фронте. Ведь не только люди в эту войну воева-ли, но и лошади.

В каждом из нас, наверное, живет пушкинский вещий Олег. Вот и человек, рассказавший эту историю, пытался найти остан-ки своего коня, будучи в тех местах, где в войну шла заготовка леса.

Но лесопункта уже давно не было, а на месте катища вырос-ли густые заросли Иван-чая, и конечно же, поиски не дали ре-зультатов…

…Рыжуха продолжала с надеждой смотреть на человека, вме-сте с ней смотрели с надеждой и мольбой все остальные лошади. Материал с сайта

А человек напустил на себя бесшабашную удаль и сказал, что хватит киснуть и забивать голову всякой ерундой. Лучше надо грызть хлеб, пока грызется. Вслед за этим бросил около Рыжухи кусок хлеба, оделил остальных лошадей, наговорил какой-то ерун-ды и отправился восвояси.

А что еще он мог ответить этим бедолагам? Сказать, что не обманула старая кобыла и у лошадей действительно были счаст-ливые времена?

Он пересек озеро и вышел на старую межу, всегда радовав-шую его своим разнотравьем. Но сейчас человек ничего не видел. Весь слух его был обращен назад. Человек надеялся, что услы-шит привычный хруст и хрумканье травы на лугу. Но оттуда не доносилось ни малейшего звука.

И человек понял, что совершил непоправимое. Он обманул Рыжуху и всех этих несчастных кляч. Никогда у него не будет больше с Рыжухой тех искренних и доверительных отношений, которые были до сих пор.

И навалилась на него тяжелая лошадиная тоска. Вскоре он сам казался себе нелепым, отжившим существом из той же лошади-ной породы.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• краткое содержание абрамов о чём плачут лошади
• ф абрамов о чем плачут лошади краткое содержание
• п.а.абрамов-о чем плачут лошади
• краткое содержание рассказа о чем плачут лошади

Федор Абрамов

О чем плачут лошади

Всякий раз, когда я спускался с деревенского угора на луг, я как бы вновь и вновь попадал в свое далекое детство - в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей, которые паслись на привязи, каждая возле своего кола.

Я частенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадей, а если не случалось хлеба, я все равно останавливался возле них, дружелюбно похлопывал по спине, по шее, подбадривал ласковым словом, трепал по теплым бархатным губам и потом долго, чуть не весь день, ощущал на своей ладони ни с чем не сравнимый конский душок.

Самые сложные, самые разноречивые чувства вызывали у меня эти лошади.

Они волновали, радовали мое крестьянское сердце, придавали пустынному лугу с редкими кочками и кустиками ивняка свою особую - лошадиную - красоту, и я мог не минутами, часами смотреть на этих добрых и умных животных, вслушиваться в их однообразное похрустывание, изредка прерываемое то недовольным пофыркиванием, то коротким всхрапом - пыльная или несъедобная травка попалась.

Но чаще всего лошади эти вызывали у меня чувство жалости и даже какой-то непонятной вины перед ними.

Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава - дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус - в затишные вечера серым облаком, тучей клубился над ними комар и мошкара.

В общем, что говорить, - нелегко жилось беднягам. И потому-то я как мог пытался скрасить, облегчить их долю. Да и не только я. Редкая старушонка, редкая баба, оказавшись на лугу, проходила мимо них безучастно.

На этот раз я не шел - бежал к лошадям, ибо кого же я увидел сегодня среди них? Свою любимицу Клару, или Рыжуху, как я называл ее запросто, по-бывалошному, по обычаю тех времен, когда еще не было ни Громов, ни Идей, ни Побед, ни Ударников, ни Звезд, а были Карьки и Карюхи, Воронки и Воронухи, Гнедки и Гнедухи - обычные лошади с обычными лошадиными именами.

Рыжуха была тех же статей и тех же кровей, что и остальные кобылы и мерины. Из породы так называемых мезенок, лошадок некрупных, неказистых, но очень выносливых и неприхотливых, хорошо приспособленных к тяжелым условиям Севера. И доставалось Рыжухе не меньше, чем ее подругам и товарищам. В четыре-пять лет у нее уже была сбита спина под седелкой, заметно отвисло брюхо и даже вены в пахах начинали пухнуть.

И все-таки Рыжуха выгодно выделялась среди своих сородичей.

На некоторых из них просто мочи не было смотреть. Какие-то неряшливые, опустившиеся, с невылинялой клочкастой шкурой, с гноящимися глазами, с какой-то тупой покорностью и обреченностью во взгляде, во всей понурой, сгорбленной фигуре.

А Рыжуха - нет. Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости.

Обычно, завидев меня, спускающегося с угора, она вся подбиралась, вытягивалась в струнку, подавала свой звонкий голос, а иногда широко, насколько позволяла веревка, обегала вокруг кола, то есть совершала, как я называл это, свой приветственный круг радости.

Сегодня Рыжуха при моем приближении не выказала ни малейшего воодушевления. Стояла возле кола неподвижно, окаменело, истово, как умеют стоять только лошади, и ничем, решительно ничем не отличалась от остальных кобыл и коней.

«Да что с ней? - с тревогой подумал я. - Больна? Забыла меня за это время?» (Рыжуха две недели была на дальнем сенокосе.)

Я на ходу стал отламывать от буханки большой кусок - с этого, с подкормки, началась наша дружба, но тут кобыла и вовсе озадачила меня: она отвернула голову в сторону.

Рыжуха, Рыжуха… Да это же я… я…

Я схватил ее за густую с проседью челку, которую сам же и подстриг недели три назад - напрочь забивало глаза, притянул к себе. И что же я увидел? Слезы. Большие, с добрую фасолину, лошадиные слезы.

Рыжуха, Рыжуха, да что с тобой?

Рыжуха молча продолжала плакать.

Ну, хорошо, у тебя горе, у тебя беда. Но ты можешь сказать, в чем дело?

У нас тут спор один был…

У кого - у нас?

У нас, у лошадей.

У вас спор? - удивился я. - О чем?

О лошадиной жизни. Я им сказала, что были времена, когда нас, лошадей, жалели и берегли пуще всего на свете, а они подняли меня на смех, стали издеваться надо мной… - и тут Рыжуха опять расплакалась.

Я насилу успокоил ее. И вот что в конце концов рассказала она мне.

На дальнем покосе, с которого только что вернулась Рыжуха, она познакомилась с одной старой кобылой, с которой на пару ходила в конной косилке. И вот эта старая кобыла, когда им становилось совсем невмоготу (а работа там была каторжная, на износ), начинала подбадривать ее своими песнями.

Я в жизни ничего подобного не слыхала, - говорила Рыжуха. - Из этих песен я узнала, что были времена, когда нас, лошадей, называли кормилицами, холили и ласкали, украшали лентами. И когда я слушала эти песни, я забывала про жару, про оводов, про удары ременки, которой то и дело лупил нас злой мужик. И мне легче, ей-богу, легче было тащить тяжелую косилку. Я спрашивала Забаву - так звали старую кобылу, - не утешает ли она меня. Не сама ли она придумала все эти красивые песни про лошадиное беспечальное житье? Но она меня уверяла, что все это сущая правда и что песни эти певала ей еще мать. Певала, когда она была сосунком. А мать их слышала от своей матери. И так эти песни про счастливые лошадиные времена из поколения в поколение передавались в ихнем роду.

И вот, - заключила свой рассказ Рыжуха, - сегодня утром, как только нас вывели на луг, я начала петь песни старой кобылы своим товаркам и товарищам, а они закричали в один голос: «Вранье все это, брехня! Замолчи! Не растравляй нам: душу. И так тошно».

Рыжуха с надеждой, с мольбой подняла ко мне свои огромные, все еще мокрые, печальные глаза, в фиолетовой глубине которых я вдруг увидел себя - маленького, крохотного человечка.

Скажите мне… Вы человек, вы все знаете, вы из тех, кто всю жизнь командует нами… Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо? Не соврала мне старая кобыла? Не обманула?

Я не выдержал прямого, вопрошающего взгляда Рыжухи. Я отвел глаза в сторону и тут мне показалось, что отовсюду, со всех сторон, на меня смотрят большие и пытливые лошадиные глаза. Неужели то, о чем спрашивала меня Рыжуха, занимало и других лошадей? Во всяком случае, обычного хруста, который всегда слышится на лугу, не было.

Не знаю, сколько продолжалась для меня эта молчаливая пытка на зеленой луговине под горой, - может, минуту, может, десять минут, может, час, но я взмок с головы до ног.

Все, все правильно говорила старая кобыла, ничего не соврала. Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба - мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили! А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы проведать свое сокровище!

Да, да, сокровище. Главная опора и надежда всей крестьянской жизни, потому как без лошади - никуда: ни в поле выехать, ни в лес. Да и не погулять как следует.

Полвека прожил я на белом свете и чудес, как говорится, повидал немало - и своих, и заморских, а нет, русские гулянья на лошадях о масленице сравнить не с чем.

Все преображалось как в сказке. Преображались мужики и парни - чертом выгибались на легких расписных санках с железными подрезами, преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое! Раздуйте метель-огонь на всю улицу!

И лошади раздували. Радугами плясали в зимнем воздухе цветастые, узорчатые дуги, июльский жар несло от медных начищенных сбруй, и колокольцы, колокольцы - услада русской души…

Первая игрушка крестьянского сына - деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой, коню молился - ни одной божницы не помню я в своей деревне без Егория Победоносца. И конской подковой - знаком долгожданного мужицкого счастья - встречало тебя почти каждое крыльцо. Всё - конь, всё - от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти…

Ну и что же удивительного, что из-за коня, из-за кобылы вскипали все главные страсти в первые колхозные годы!

У конюшни толклись, митинговали с утра до ночи, там выясняли свои отношения. Сбил у Воронка холку, не напоил Гнедуху вовремя, навалил слишком большой воз, слишком быстро гнал Чалого, и вот уж крик, вот уж кулаком в рыло заехали.

Всякий раз , когда рассказчик спускался с угора (холма) на луг, он как бы снова попадал в свое далекое Детство - в мир пахучих трав, стрекоз, бабочек и, конечно же, лошадей, которые паслись на привязи, каждая около своего кола. Он частенько брал с собой и угощал лошадей, а если хлеба не было, все равно останавливался возле них, ласково поглаживал, трепал по теплым бархатным губам. Лошади волновали его, но чаще вызывали чувство жалости и какой-то непонятной вины перед ними.

Конюх Миколка , вечно пьяный, иногда сутками не заявлялся к ним, и лошади стояли голодные, изнывая от жажды, страдая от гнуса, который тучами вился над ними.

На этот раз иеловек не шел, а бежал к лошадям, потому что увидел среди них свою любимицу Рыжуху, лошадку некрупную, неказистую, но очень выносливую и какую-то особенно чистую, аккуратную, с живым, веселым характером. Обычно она радостно встречала его, но в этот день стояла около кола неподвижно, окаменело, даже от угощения отвернула голову. Человек схватил ее за челку, притянул к себе и, потрясенный, увидел… слезы. Большие лошадиные слезы. «Рыжуха, Рыжуха, что с тобой?»

И она поведала, что у них (лошадей) был спор о жизни, лошадиной жизни, разумеется. Рыжуха сказала, что было время, когда лошадей любили и холили, жалели и берегли.

Сотоварищи подняли ее на смех. Говоря об этом, кобылка снова расплакалась. Человек насилу успокоил ее. И вот что она рассказала.

На дальнем покосе , где она работала (а труд был каторжный), Рыжуха ходила в упряжке с одной старой кобылой, которая старалась подбодрить напарницу своими песнями. Из этих песен Рыжуха узнала про времена, когда лошадей называли кормилицами, холили и ласкали, вкусно кормили, украшали лентами. Слушая песни Забавы (так звали старую лошадь), ее напарница забывала о жаре, о тяжелой косилке, которую тащила, про удары злого мужика. Рыжухе не верилось, что было оно, беспечальное лошадиное житье, на Забава уверяла, что в песнях все правда, их пела ей еще мать. А мать их слышала от своей матери.

Когда лошадей вывели на луг . Рыжуха стала не п. песни старой кобылы, но на нее закричали: «Вранье нее что!.. 11е растравляй нам душу. И так тошно». И теперь лошадка с надеждой и мольбой обратилась к человеку: «Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо?» Рассказчик не выдержал ее прямого, честного взгляда, отвел глаза в сторону. И тут ему показалось, что все лошади смотрят на него, ждут ответа.

Неизвестно, сколько времени продолжалась эта молчаливая пытка, но человек весь взмок. Он знал, что правду говорила старая кобыла. Да, были такие времена, и совсем недавно, когда лошадью дышали, скармливали ей самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба, всей семьей встречали ее после работы, и сколько ласковых слов выслушала она, с какой любовью ухаживали за ней, водили на водопой, скребли, чистили.

Лошадь была сокровищем, надеждой и опорой крестьянской семьи.

А как веселились в праздники! Как бесшабашны, как прекрасны были Русские гулянья на лошадях в Масленицу. Нигде больше такого не увидишь.

«Все преображалось, как в сказке. Преображались мужики и парни… преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое!.. Радугами плясали в морозном воздухе цветастые, узорчатые дуги… и колокольцы, колокольцы - услада русской души».

Первой игрушкой крестьянского сына был деревянный конь, про сивку-бурку пела ему мать, конской подковой - символом счастья - встречало в деревне каждое крыльцо. «Все - конь, все - от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти».

Стоит ли удивляться, что из-за коня, из-за кобылы вскипали страсти в первые колхозные годы. У конюшни толклись с утра до ночи, присматривались каждый к своей лошади, ругали конюхов за нерадивость. Ведь мужики всю жизнь кормились от лошади.

Рассказчик вспоминает, как давно, еще до войны, не мог спокойно пройти мимо своего Карька, который, как солнце, освещал всю жизнь их многодетной семьи. В сорок седьмом вернулся он в деревню. Голод, разор, запустение. И сразу вспомнился Карько.

Конюх-старик ответил ему, что нет уже Карька. Богу душу отдал в самый . Надо было отпраздновать такой день. А чем? И когда Карько со своим возом притащился из лесу, на него сверху, со штабеля, обрушились тяжелые бревна…

В каждом человеке живет , наверное, пушкинский князь Олег: в очередной раз приехав в деревню, рассказчик решил отыскать останки любимого коня. Вот и место, где шли лесозаготовки. Запустение, заросли крапивы. Никаких останков он не нашел.

…Рыжуха и другие лошади все так же с надеждой и мольбой смотрели на него. Казалось, весь луг заполнили лошадиные глаза. Все, и живые, и те, которых давно уже не было, вопрошали человека.

И ему пришлось напустить на себя бесшабашную удаль: «Ну, ну, хватит киснуть!.. Давайте лучше грызть хлеб, пока грызется». Избегая глядеть в глаза Рыжухе, он отдал ей заранее приготовленный кусокхлеба, оделил и других лошадей. С разудалой бесшабашностью театрально вскинул руку: «Покель!» А что он мог ответить этим бедолагам? Сказать, что старая кобыла ничего не выдумала, что были у лошадей счастливые времена? Он ничего не видел вокруг. Ждал, когда они начнут грызть хлеб, с обычным лошадиным хрустом стричь траву. Но с луга не доносилось ни звука.

И человек понял, что совершил что - то непоправимое, страшное, что обманул этих несчастных кляч, что никогда у них с Рыжухой не будет больше искреннего доверия. И тяжелая лошадиная тоска навалилась на него, пригнула к земле…

«Всякий раз, когда я спускался с деревенского угора на луг, я как бы вновь и вновь попадал в свое далекое детство — в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей, которые паслись на привязи, каждая возле своего кола.

Я частенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадей, а если не случалось хлеба, я все равно останавливался возле них, дружелюбно похлопывал по спине, по шее, подбадривал ласковым словом, трепал по теплым бархатным губам и потом долго, чуть не весь день, ощущал на своей ладони ни с чем не сравнимый конский душок» .

Лошади «радовали мое крестьянское сердце... Но чаще всего они вызывали у меня чувство жалости и даже какой-то непонятной вины перед ними.

Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава — дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус...»

Подкармливают лошадей и деревенские женщины.

Однажды рассказчик замечает среди других лошадей свою любимицу Клару, или Рыжуху.

Она была из породы «так называемых мезенок, лошадок некрупных, неказистых, но очень выносливых и неприхотливых, хорошо приспособ ленных к тяжелым условиям Севера».

Тяжелая работа изуродовала ее. Но все же «Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости».

Она всегда радостно встречает своего друга-рассказчика. Но в этот раз окаменело стоит у своего кола. Даже на хлеб не реагирует.

Герой видит на ее морде слезы. «Большие, с добрую фасолину, лошадиные слезы».

—Что с тобой? — спрашивает человек.

И будто бы слышит ответ лошади.

— Я плачу о лошадиной жизни. Я им сказала, что были времена, когда нас, лошадей, жалели и берегли пуще всего на свете, а они подняли меня на смех, стали издеваться надо мной...

Оказывается, на дальнем покосе, с которого только что вернулась Рыжуха, она познакомилась с одной старой кобылой, с которой на пару ходила в конной косилке.

Старуха Забава во время каторжной работы утешала свою молодую подругу песнями.

Из этих песен Рыжуха узнала, что «были времена, когда нас, лошадей, называли кормилицами, холили и ласкали, украшали лентами».

Другие лошади не поверили песням Рыжухи: «Замолчи! И так тошно!»

«Рыжуха с надеждой, с мольбой подняла ко мне свои огромные, все еще мокрые, печальные глаза, в фиолетовой глубине которых я вдруг увидел себя — маленького, крохотного человечка».

Рыжуха и другие лошади просят человека сказать правду.

«Все, все правильно говорила старая кобыла, ничего не соврала. Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба — мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили!»

Лошадь была главной опорой и надеждой всей крестьянской жизни. А русские гулянья на лошадях на празднике Масленицы!

«Первая игрушка крестьянского сына — деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой... И конской подковой — знаком долгожданного мужицкого счастья — встречало тебя почти каждое крыльцо. Все — конь, все — от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти...»

Любимый конь Карько, как рассказывает герой, всю войну трудился на лесоповале. А в День Победы колхозники обрушили на него тяжелые бревна и отправили в праздничный котел.

Рассказчик оделил хлебом свою любимицу и других лошадей и, «глубоко сунув руки в карманы модных джинсов, быстрой, развязной походкой двинулся к реке ».

«А что я мог ответить этим бедолагам? Сказать, что старая кобыла ничего не выдумала, что были у лошадей счастливые времена?»

«Все мое существо, весь мой слух были обращены назад, к лошадям. Я ждал, каждым своим нервом ждал, когда же они начнут грызть хлеб, с обычным лошадиным хрустом и хрумканьем стричь траву на лугу.

Ни малейшего звука не доносилось оттуда. И тогда я вдруг стал понимать, что я совершил что-то непоправимое, страшное, что я обманул Рыжуху, обманул всех этих несчастных кляч и доходяг и что никогда, никогда уже у меня с Рыжухой не будет той искренности и того доверия, которые были до сих пор.

И тоска, тяжелая лошадиная тоска навалилась на меня, пригнула к земле. И вскоре я уже сам казался себе каким-то нелепым, отжившим существом.

Существом из той же лошадиной породы...»